Антисоветчики рассказывают про «колхозное рабство» и «отсутствие паспортов», но стыкуется ли это с реальностью?

Миф о «колхозном рабстве» в СССР — это классический образец идеологической диверсии, продукт умов монархических эмигрантов и западных пропагандистов, оказавшихся неспособными осмыслить качественный исторический скачок, совершенный советским народом. Более того — порождён этот миф без доступа к реальным статистическим данным, по большей части выдуман из головы, и оттого ещё более странным представляется, что и сегодня находятся сторонники этой мифологемы, хотя значительная часть данных уже опубликована. Их повестка проста — выдать вторичные и временные явления за сущность, чтобы скрыть подлинный антагонистический характер эксплуатации человека человеком при царизме и опорочить грандиозный проект социалистического преобразования деревни. Марксизм же требует от нас не морализаторства, а конкретного анализа конкретной исторической ситуации через призму диалектики производительных сил и производственных отношений.

Что представляла собой российская деревня до Великого Октября? Это был архаичный, полуфеодальный уклад, где абсолютное большинство крестьянства, освобожденное от крепостной зависимости лишь формально, было бесправно и полностью зависело от милости помещика, кулака-мироеда и рыночной стихии. Его участь — это подлинное рабство, не опосредованное даже видимостью правовых гарантий. Крестьянин был привязан к общине, его благополучие целиком определялось урожайностью, произволом чиновника и кабальными условиями аренды. Его труд был изнурителен, примитивен и беспросветен, а единственной альтернативой была голодная смерть или уход в город на фабрики, где его ждала иная форма эксплуатации. Большевики взяли власть именно потому, что их лозунг «Землю — крестьянам!» отвечал коренным интересам многомиллионной крестьянской массы, измученной войной и помещичьим гнетом.

Коллективизация стала не «закрепощением», а единственно возможным в тех условиях диалектическим разрешением этого векового противоречия. Мелкотоварное, парцеллярное хозяйство было историческим тупиком, оно не могло обеспечить растущий город продовольствием, а промышленность — сырьем. Задача состояла в том, чтобы поднять производительные силы деревни на качественно новый уровень через кооперацию, механизацию и внедрение научных методов ведения хозяйства. Да, этот процесс, проходивший в условиях ожесточенного сопротивления классового врага и угрозы новой захватнической войны, был сложным и сопровождался перегибами. Однако именно он создал материальную базу для последующего освобождения труда.

Вот где миф о «рабстве» разбивается о суровые факты. Если бы колхозник был «рабом», прикованным к земле, то откуда в СССР к 1970-м годам взялось свыше 1.2 миллиона научных работников, что составляло четверть от общемирового числа? Откуда взялись 77% специалистов народного хозяйства с высшим и средним специальным образованием? Эти цифры — неоспоримое доказательство того, что советская деревня стала не местом заточения, а мощным источником кадров для индустриализации, науки и культуры. Механизация сельского хозяйства высвобождала рабочие руки, а государство, опираясь на плановую экономику, направляло этот человеческий потенциал на созидание.

Система профессионально-технического образования (ПТУ) была не «резервацией», а социальным лифтом, позволявшим молодому человеку из села или рабочей семьи за несколько лет стать высококвалифицированным специалистом — сварщиком, строителем, оператором сложных машин. Это был осознанный курс на стирание грани между трудом умственным и физическим, на формирование нового типа труженика. Разрушение этой системы в постсоветский период и превращение слова «ПТУшник» в оскорбление красноречиво говорит о том, чьи интересы на самом деле обслуживают критики «советского рабства» — интересы буржуазии, нуждающейся в полуобразованной, управляемой массе, а не в свободных творцах.

Что касается паспортной системы, то ее введение в 1930-е годы было мерой вынужденной, направленной на упорядочение миграционных потоков из села в быстрорастущие города, которые физически не могли сразу принять всех желающих. Это был инструмент планового управления экономикой в экстремальных условиях, а не инструмент закрепощения. Уже к 1960-70-м годам эти ограничения были практически сняты, о чем свидетельствуют «бешеные цифры внутреннего туризма» — миллионы советских людей свободно перемещались по стране, отдыхали на курортах, осваивали новые земли на стройках века.

Сравните эту ситуацию с подлинным рабством наемного работника при капитализме, который формально «свободен», но фактически прикован к месту работы кабальной ипотекой, кредитами и угрозой нищеты. Его свобода — это свобода выбора эксплуататора. Советский же колхозник был полноправным участником коллективного хозяйства, имел гарантированную оплату труда, доступ к образованию, медицине, социальному обеспечению. Его дети могли стать кем угодно — от агронома до космонавта. Это и есть реальный, материальный прогресс, а не идеалистическая химера «свободы» от всех социальных обязательств государства перед человеком.

Диалектический урок здесь заключается в следующем. Нельзя вырывать отдельные, зачастую временные и оправданные конкретно-историческими условиями явления из общего поступательного движения общества вперед. Судить о социализме надо не по абстрактным буржуазным меркам «свободы», а по конкретным результатам — ликвидации эксплуатации, невиданному росту производительных сил, культурной революции, превратившей вчерашних батраков в инженеров человеческой души и покорителей атомного ядра.

Миф о «колхозном рабстве» разоблачает себя сам, стоит лишь обратиться к фактам, а не к эмоциям. Он служит лишь одной цели — оправдать реальное закабаление человека капиталом, и очернить тот единственный путь развития, который вырвал миллионы из нищеты и невежества.

Подписывайтесь на наш журнал, ставьте лайки, комментируйте, читайте другие наши материалы. А также можете связаться с нашей редакцией через Телеграм-бот - https://t.me/foton_editorial_bot