Иосиф Сталин — диктатор поневоле или величайший в истории демократ?

В современных дискуссиях о раннем СССР часто всплывает миф, будто Иосиф Сталин целенаправленно уничтожил советскую демократию, подменив власть Советов единоличной диктатурой. Эта концепция игнорирует фундаментальный принцип материалистической диалектики – необходимость конкретного анализа конкретной исторической ситуации. Рассматривать политические процессы 1920-1950-х годов через призму абстрактных идеалов «подлинной демократии» - значит демонстрировать вопиющий идеализм, чуждый научному марксизму.

Истоки так называемого «удушения Советов» следует искать не в злой воле отдельного лица, а в суровой диалектике исторического развития после Великого Октября. Большевики пришли к власти с уверенностью в неизбежности мировой революции, видя в Советах зародыш будущей планетарной коммунистической системы. Однако к середине 1920-х годов стало очевидно, что революционная волна в Европе отхлынула. Молодая советская республика оказалась в капиталистическом окружении, будучи по сути крестьянской страной с катастрофически низким уровнем грамотности и массовым мелкобуржуазным сознанием.

Конкретно-исторические условия поставили перед партией дилемму, не предусмотренную классическими схемами. Как сохранить власть рабочего класса в стране, где подавляющая масса населения была политически и научно не готова к решению сложных стратегических вопросов? Советы, эти органы прямой демократии, на практике стали ареной острой классовой борьбы. В них проникали кулацкие элементы, бывшие чиновники, демагоги, использовавшие низкую политическую культуру масс в своих интересах. Данные переписи 1926 года показывают, что почти половина населения оставалась неграмотной, что делало их лёгкой добычей для антисоветской агитации. Параллельно с этим сама партия переживала внутренний кризис. Фракционная борьба между троцкистами, зиновьевцами, «рабочей оппозицией» и другими группировками угрожала единству политического курса. В условиях нарастающей внешней угрозы – от конфликтов на КВЖД до подготовки Западом новых интервенций – превращение Советов в дискуссионные клубы, тонущие в бесконечных прениях, было равносильно сворачиванию научной революции. Историческая необходимость требовала жёсткой централизации управления для мобилизации всех ресурсов на решение задач выживания и развития.
Сталинская политика в этом контексте представляла собой не «предательство идеалов», а вынужденное подчинение формы государственного управления объективным историческим потребностям. Грядущая мировая война, контуры которой уже просматривались в конце 1920-х, требовала беспрецедентной концентрации сил. Феноменальные темпы индустриализации – около 6000 новых предприятий за десятилетие – были достигнуты благодаря системе оперативного принятия решений в центре, а не через многоуровневые советские согласования. Создание мощной армии, выросшей с 600 тысяч до 5 миллионов человек, было технически невозможно через координацию местных Советов.

Роль Советов действительно трансформировалась – от органов непосредственного управления к институтам мобилизации масс на выполнение решений, выработанных партийным центром. Однако эта трансформация была ценой выживания государства рабочих и крестьян. Без уральского промышленного комплекса, созданного волей центральных органов, не было бы танков для Курской дуги. Без единого стратегического планирования не состоялась бы операция «Багратион». Критики, осуждающие это вынужденное сворачивание низовой демократии без учёта военно-политического контекста, занимаются не научным анализом, а морализаторством.
Вопрос о репрессиях также требует диалектического осмысления. Безусловно, имели место перегибы, паранойя и доносительство, калечившие судьбы невинных людей. Однако альтернатива в тех условиях могла быть катастрофичнее – раздробленная фракционной борьбой партия и децентрализованная система управления в 1941 году неминуемо привели бы к коллапсу фронта и оккупации страны. Победа в Великой Отечественной войне стала в том числе следствием той железной дисциплины и единства управления, которые формировались в предвоенное десятилетие.

Главный методологический урок для марксиста заключается в отказе от идеалистического подхода к истории. Анализировать сталинский период нужно не через абстрактные категории «должного», а через призму реальных возможностей, определяемых уровнем развития производительных сил, культурным состоянием масс и остротой внешних противоречий. В условиях крестьянской страны с минимальным количеством грамотных марксистов, стоящей перед лицом голода и нацистской угрозы, парламентские процедуры стали бы не инструментом прогресса, а механизмом самоуничтожения.
Концентрация власти в руках партийного аппарата, при всех своих издержках, была исторически необходимой мерой для сохранения государственного суверенитета и продолжения строительства социализма. Однако эта необходимость породила и серьёзные противоречия. Бюрократизация партии, ослабление низовой самоорганизации, подмена коллективного руководства авторитарными методами создали предпосылки для будущих кризисных явлений, проявившихся в хрущёвском волюнтаризме и горбачёвском предательстве.

Сложная диалектика этой эпохи требует взвешенной оценки. Как справедливо отмечали некоторые марксистские теоретики, деятельность Сталина можно оценивать как 70 процентов достижений и 30 процентов ошибок. Научный материализм учит нас видеть в истории не столкновение «хороших» и «плохих» персонажей, а сложный процесс разрешения материальных противоречий, где формы управления определяются не абстрактными идеалами, а конкретными вызовами времени.

Подписывайтесь на наш журнал, ставьте лайки, комментируйте, читайте другие наши материалы. А также можете связаться с нашей редакцией через Телеграм-бот - https://t.me/foton_editorial_bot