Ошибки дипломатии СССР в Холодной войне, продиктованные приматом идеологии над наукой

Советско-китайский раскол 1960-х годов — не просто эпизод дипломатической истории, а симптом системного кризиса марксистского руководства в СССР. Смерть Сталина и приход к власти кадров, сформированных в условиях сверхцентрализации 1930-1940-х, обнажили фатальную слабость: поколение функционеров, выросшее на исполнении директив, оказалось неспособно к диалектическому анализу глобальных процессов. Вместо трезвой оценки противоречий в социалистическом лагере — стратегия конфронтации с КНР, вместо поиска синтеза — догматическое отрицание «маоизма» как ереси. Георгий Арбатов, идеолог андроповского круга, открыто признавал: Пекин к середине 1960-х стал восприниматься как главная угроза, превосходящая даже США. Эта установка игнорировала материальную реальность, ведь объединённый потенциал СССР и Китая создавал альтернативный полюс мировой экономики, способный бросить вызов ультраимпериализму. Но вместо союза — экономический саботаж (сокращение помощи, вывод специалистов), идеологическая война (клеймение «великодержавного шовинизма»), политическая изоляция КНР в СЭВ. Результат предсказуем: потеря 800-миллионного союзника, распад единого социалистического рынка, вынужденное сближение Китая с США после визита Никсона в 1972 году. Диалектика здесь беспощадна: попытка «дискредитировать» конкурента в левом движении обернулась ослаблением всей мировой системы социализма.

Эта ошибка стала катализатором цепной реакции стратегических просчётов. Зацикленность на «китайской угрозе» совпала с фундаментальным непониманием природы Холодной войны. Как верно отмечает историк Андрей Фурсов, несмотря на сомнительность его позиций по другим вопросам, советское руководство воспринимало её как временную напряжённость («войны нет — значит, всё хорошо»), тогда как США вели тотальную ментальную и экономическую войну на уничтожение. Разница в подходах материализовалась даже в письме: в СССР — «холодная война» в кавычках и строчными буквами, в США — «Cold War» как официальный термин с заглавных букв. Иллюзия «мирного сосуществования» при Хрущёве и Брежневе привела к роковой двойственности: с одной стороны, риторика о разрядке (Хельсинкские соглашения 1975 года), с другой — гигантские затраты на гонку вооружений. Юрий Андропов, требуя военного паритета с США, НАТО и Китаем вместе взятыми, ставил задачу, заведомо невыполнимую для советской экономики. По признанию генерала КГБ Николая Леонова, «мы пожрали сами себя». К 1980-м годам истощение стало тотальным.

Внешнеполитический идеализм достиг апогея при Горбачёве. Вера в «новое политическое мышление» и «общечеловеческие ценности» обернулась капитуляцией без гарантий. Односторонние уступки — вывод войск из Восточной Европы, отказ от поддержки союзников, признание права объединённой Германии на вступление в НАТО — подавались как триумф дипломатии. Но диалектический материализм требует анализа баланса сил, а не благих намерений. Когда в 1989-1990 годах Горбачёв и Шеварднадзе подписали документы, фактически ликвидирующие Варшавский договор и открывающие путь расширению НАТО, они действовали вопреки интересам государственной безопасности. Джеймс Бейкер, госсекретарь США, цинично констатировал: «Холодная война испустила последний вздох в терминале аэропорта Внуково» во время совместного осуждения Ирака. СССР добровольно превращался из сверхдержавы в младшего партнёра, теряя рычаги влияния в обмен на обещания «нового мирового порядка».

Экономическая подоплёка поражения ещё красноречивее. Курс на конфронтацию с Китаем совпал с хроническим перекосом в пользу ВПК. К 1980-м годам военные расходы поглощали 25% ВВП СССР, тогда как в США — не более 6%. Парадокс: создав ракетно-ядерный щит, Советский Союз проиграл войну экономик. Ориентация на тяжёлую промышленность и игнорирование потребительского сектора привели к дефициту, падению уровня жизни, технологическому отставанию. Помощь «странам третьего мира» (Ангола, Мозамбик, Эфиопия) без учёта реальных возможностей стала дополнительным бременем. Аналитики КГБ ещё в 1975 году предупреждали: «Экономика СССР не позволяет контролировать новые территории». Но Политбюро проигнорировало доклад. Ввод войск в Афганистан в 1979-м — апофеоз волюнтаризма: решение принималось без анализа последствий, лишь на основе идеологических установок. Десятилетняя война стоила 15 тысяч жизней, подорвала международный авторитет СССР и ускорила кризис системы.

Когда в конце 1980-х центробежные силы в союзных республиках усилились, механизмы для диалога оказались утрачены. Партноменклатура, воспитанная в духе «пролетарского интернационализма», не смогла противостоять национализму элит Прибалтики, Закавказья и Средней Азии. Распад СЭВ и Варшавского договора стал логичным финалом этой политики.

Исторический урок для марксистской науки очевиден: внешняя политика не может строиться на идеалистических иллюзиях или догматических схемах. Она требует конкретного анализа конкретных условий — материальных возможностей экономики, реального баланса сил, диалектики взаимодействия базиса и надстройки. Ошибки СССР коренились в отрыве политических решений от экономического базиса, в подмене классового анализа волюнтаристскими амбициями, в непонимании, что Холодная война — не риторический поединок, а тотальная борьба систем. Современная Россия, тактически опираясь на Китай, обязана избегать прежних ловушек: стратегическая автономия через национализацию ключевых отраслей, технологический суверенитет, народный контроль над внешнеполитическими решениями — не утопия, а необходимость. Как показал крах СССР, подлинный патриотизм — не в экспорте идеологий, а в строительстве общества, где внешняя политика служит интересам трудящихся, а не иллюзиям номенклатуры.

Подписывайтесь на наш журнал, ставьте лайки, комментируйте, читайте другие наши материалы. А также можете связаться с нашей редакцией через Телеграм-бот - https://t.me/foton_editorial_bot